Кладбища, даже знаменитые, московские — это вроде бы не совсем те места, возле которых любит останавливаться обыватель, и тем более интересоваться ими без печального повода. Туда ходят, конечно, экскурсии, но в целом современный человек мало что знает об этих огромных островах памяти (и забвения, это кому как везет), островах истории, отделенных от города только мрачноватыми заборами.
Но если все же зайти, ты словно бы пересекаешь невидимую черту и оказываешься с туристическим визитом в местах всеобщей обязательной эмиграции. И выясняешь, что эти места — мертвые, но живые. Они очень разные. И у каждого — свой образ, свой след во времени.
Новодевичье — это кладбище советской античности. Подобно тому, как Древний Рим ассоциируется у нас с бесконечными мраморными головами императоров, сенаторов, полководцев, всех этих героических, но холодноватых и жестоких людей, — ровно так же и на этой переполненной площадке за монастырем мы видим великое скопление бюстов, да и просто имен и надгробий политиков, генералов, академиков и прочих вершителей грандиозного и очень страшного времени. Они все — как и в Риме — принадлежат миру имперской, государственной памяти, и частный человек чувствует себя на Новодевичьем каким-то непростительно мелким. И еще — замечает мизерное присутствие христианства, нехарактерную для некрополя нехватку православной эстетики и, если угодно, даже атмосферы. Что снова подводит нас к тому, что это античное место.
На Ваганьковское те, кто не навещает там могилы близких, приходят в поисках «селебрити». Но не тех, образцово номенклатурных, о которых речь шла чуть выше, а скорее артистических — Высоцкого и Есенина. Это местный шаблон. Но для меня, так уж получилось, Ваганьковское стало родиной маленького, малоизвестного во внешней среде православного культа. Однажды, много лет назад, я заглянул туда и был поражен. Буквально везде, на нескольких аллеях, меня встречали самодельные указатели — к отцу Валентину Амфитеатрову туда, к отцу Валентину Амфитеатрову сюда. Нет, не к Высоцкому и Есенину, к отцу Валентину. Но кто он, собственно, такой? Оказалось, что отец Амфитеатров — это, для начала, в буквальном смысле слова отец Александра Валентиновича Амфитеатрова, известного в начале двадцатого века романиста и журналиста, оппозиционера и эмигранта, человека в некотором роде очень современного и очень либерального, похожего на нынешних «иноагентов». Но при этом он был еще и сыном святого. Правда, святого неофициального (что особенно интересно и трогательно). Амфитеатров-старший был настоятелем Архангельского собора в Кремле, потом ослеп, ушел на покой, скончался еще до революции, но известен был как старец и чудотворец, как человек, окруженный еще при жизни своеобразным поклонением. Могилу его в советские годы снесли, но память о его предположительной святости все пережила, благодаря чему и надгробие было восстановлено, и, главное, к отцу Валентину уже в двадцать первом веке идет народ со своими молитвами, просьбами и надеждами. Помогает ли он? Не берусь ничего утверждать, но сам факт этого тихого почитания мне очень нравится.
Донское кладбище — этакий центр памяти о репрессиях обобщенного 1937 года. Именно там находятся коллективные могилы, куда отправляли прах расстрелянных. Теперь они выглядят грустно и странно — небольшие участки, буквально заставленные огромным количеством табличек с именами и фотографиями. Рядом — храм Серафима Саровского, построенный перед 1917 годом и превращенный позднее в крематорий, где тот самый прах и получался по итогам конвейерного сжигания казненных (теперь это снова храм, но вместе с колумбарием, что выглядит диковато). А еще в нескольких метрах, чуть ближе к входу, похоронен Василий Михайлович Блохин, сотрудник НКВД-МГБ, самый известный советский палач, который, собственно, и приводил в исполнение смертные приговоры тех самых людей, кусочки памяти о которых нагромождены в общей могиле. Словом, нельзя сказать, что Донское — это веселое, жизнерадостное место, куда нужно зайти, чтобы поднять себе настроение. Однако зайти туда нужно — чтобы понять и почувствовать что-то существенное про наш трагический прошлый век.
Востряковское кладбище — это похоронная энциклопедия жизни московского еврейства, каким оно было почти сто лет, от переезда в Москву из разнообразных городков упраздненной черты оседлости и до окончательной эмиграции в Америку и Израиль. Там на каждом шагу — чьи-то бабушки-дедушки, чудом избежавшие географии Холокоста, прожившие очень трудную и рискованную жизнь, поскольку именно в пространстве между двух дат на их надгробиях в России все самое впечатляющее и произошло. Для постороннего человека все это, может быть, неинтересно, но если у вас — среди близких или дальних родственников — есть предки с такой биографией, то на Востряковском вы поймете что-то про их судьбу примерно так, как это происходит на Эллис-Айленде в Нью-Йорке, в музее иммиграции. Но только туда приплывали те, кто решил некогда ехать на запад, а на Востряковском вы найдете тех, кто уехал на восток.
А еще — Троекуровское. Это кладбище служит сейчас местом для похорон «известных людей второго ряда» — то есть тех, чьи биографические достижения заставляют начальников воздать им должное, но в меньшей степени, чем если бы дело было на Новодевичьем. Там могилы недавно умерших писателей, политиков, священников, каких-то деятелей вчерашнего дня, только что еще живых, активных, даже скандальных, но уже опрокинутых в историю. И вдруг мне становится трудно быть просто «туристом». Потому что я знал некоторых из них, я читал их, слушал, встречался с ними и выпивал, восхищался, ругал, дружил, с уважением смотрел издали. Но теперь они — просто пейзаж, имена на камнях. Это сложно психологически воспринять. И это возвращает меня к ощущению вечной двойственности, связанной с любым некрополем.
Он, с одной стороны, история, уникальное место памяти, иногда даже парк с поминальными списками и разнообразием скульптуры.
И в то же время он — боль, которая не проходит.
Но иногда о ней нужно себе напомнить.
Автор: Дмитрий Ольшанский
Обложка: © PastVu.com
Этот и другие материалы читайте в газете «Московская перспектива».