Громкая толпа выходит из проходной завода или с большой стройки — в восемь утра, в шесть вечера или вовсе под полночь, зависит от смены. Мужчины (чаще) и женщины (реже) не слишком гламурно одеты и не весьма изысканны в выражениях: домашние цветочки-интеллигенты, встретив такую толпу на пути, побаиваются и сливаются с ландшафтом. Но вот это уж зря: рабочий класс не гопники, после смены бить морды нет ни повода, ни желания.
«Лимита», — презрительно цедили лет тридцать-сорок назад в автобусах московских спальных районов (к нашему времени слово почти забылось — вся критика теперь перешла на таких же работяг, только не русскоязычных). Эти самые «лимита», «лимитчики» — от специфики внутренней миграции в СССР: действительно, был лимит иногородних рабочих, которые по заявкам столичных предприятий (заводов, фабрик, строек) получали драгоценную московскую прописку и жилплощадь в общежитии, а через несколько лет — обычно и квартиры.
После лимитчиков, стало быть, были трудовые мигранты (немецкое «гастарбайтеры» быстро превратилось в ругательство и ушло). А до них — шабашники, отходники, да просто фабричные, строители, половые в трактирах… Если кто думает, что коренные москвичи когда-то поколениями работали в столице «синими воротничками», так вовсе нет: Москва всю свою историю расширяется — и расширяется именно за счет приезжей рабочей силы.
«Здесь у нас нормальные дома, а вон там и там — общежития!» — предупреждали в перестроечные времена новоселов заботливые соседки. Общежития вроде как и не совсем нормальные, получается. И правда, обычно такие дома выглядели позапущеннее многих. А бывало, и строились (при внешнем сходстве с городским жильем) по-другому: вместо квартир — коридорная система да санузлы в концах этих грандиозных, хоть на электросамокатах езди, коридоров. И в самих комнатах обычно было чисто (где живем — не гадим), но вот места общего пользования… Разве не «хозяин» общаги — завод или, там, трест — должен заботиться? А он заботился, увы, далеко не всегда.
Рабочие-шабашники (отходники, сезонники) в невиданном количестве появились в Москве после освобождения крестьян — уже тогда Первопрестольная начала всасывать в себя население всех окрестных нечерноземных губерний. Тогда же появились и общежития (они же рабочие казармы). Фабричные, дети деревни — непременные участники дореволюционных народных гуляний в парках (те самые маёвки в Сокольниках, скажем) и продолжатели традиций московских кулачных боёв. Есть известная история, как в начале ХХ века собравшиеся стенка на стенку рабочие из Преображенского и Семёновского чуть не побили приехавшего их разгонять высокого полицейского чина. И то сказать, не слишком умно было заезжать в толпу в открытой коляске и крыть собравшихся последними словами.
Но знаете ли что? Если не пытаться разгонять в праздник подвыпившую толпу рабочих (что, в общем-то, во все времена и у всех народов было занятием бесполезным), то выйдет, что система очень даже работала. Деревенские, слегка одичавшие от казарменной жизни парни превращались во вполне интеллигентных кадровых рабочих, заполнявших залы не только кинематографов, но и народных домов (прообразов советских клубов — в таких охотно выступали Шаляпин и другие звезды) и потихоньку, исподволь учивших уму-разуму уже следующих москвичей в первом поколении. Которые были сначала все так же отходниками из деревень в город — а потом уже и комсомольцами-ударниками: молодёжная организация зря свой хлеб не ела.
Больше всего в Москву приехало по оргнабору — тогда это называлось так — на строительство метрополитена. Метрогородок, давший название району, и второй такой же, имени Ворошилова в Ярославском районе, — это были как раз места компактного проживания рабочих (в большинстве своём иногородних), строивших первую очередь подземки.
11 000 комсомольцев, включая профессионалов-горняков из Донбасса, тысячи людей из Татарской и Башкирской АССР (даже многотиражки метростроя на татарском выпускались!). Люди, ещё вчера жившие в довольно-таки глухих даже по поволжским меркам местах, оказались не просто в большом городе, но и на тяжелейшей стройке. Где одновременно тебе и хайтек (проходческий щит из Англии собрать без инструкций и наладчиков и работать на нём без тренеров — каково?), и непривычная, нечеловеческая атмосфера подземелья, и физические сверхнагрузки.
Что такое, к примеру, быть кессонщиком (распространённая специальность для раннего Мосметростроя)? А это значит смену, пусть и укороченную, работать при повышенном в несколько раз давлении воздуха, которое должно тормозить ручейки текучей воды и плывун, которых много у нас в Москве. Неестественно, вредно для здоровья, страшно. Кто выдерживал это? Они, простые сельские парни и мужики, которые, пройдя закалку такого уровня, стали не просто москвичами, а белой костью и солью города.
И типаж этот совершенно не уходящий: и сейчас мы видим таких людей за рулём больших самосвалов и мусоровозов (понаблюдайте, кому доверяют не массовые строительные самосвалы, а дорогую технику вроде автокранов! Это, вы удивитесь, совершенно особые люди). В кабинах башенных кранов. За пультами станков с ЧПУ и современных мусоросортировочных станций (кстати, в ручной сортировке — тот ещё процесс, но нужный ведь! — работают их соседи по сёлам и малым городам Центральной России).
И потому не стоит на основании недостаточно «университетских манер» смотреть на московских рабочих-лимитчиков (они же шабашники, они же ударники) через воображаемое пенсне, как Орловичи из «Покровских ворот» на Савву Игнатьича. Пройдёт совсем немного времени (посмотрим, как говорили в том же фильме, лет через двадцать пять) — и наши общие дети будут практически неотличимыми друг от друга коренными москвичами. Проверено почти двумя веками практики.
Автор: Антон Размахнин
Обложка: © back-in-ussr.com