Юрий Ряшенцев: «Я не хотел быть поэтом. Стеснялся…»

Интервью с Юрием Ряшенцевым, поэтом и сценаристом, автором кинохитов «Пора-пора-порадуемся», «Констанция», «Ланфрен-ланфра», «Не вешать нос, гардемарины!», «Арго» и многих других. Часть 2.

— Какой была Москва вашего детства?

— Я родился в Ленинграде. В 1934-м в три с половиной года меня привезли в Хамовники. В те годы двор был начисто лишен футбольного начала. Самым популярным спортом была лапта. Еще играли в казаки-разбойники — правда, в переделанном воспаленным патриотическим сознанием варианте. «Работники НКВД» ловили «шпионов». Делились по очереди на тех и других.

Я был младше всех, тоже хотел играть, и старшие ребята, чтобы отвязаться от меня, сказали: «Будешь у нас самым главным». И назначили «Ежовым». Я сидел в стороне на камне, никому не мешал. Когда ко мне на суд приводили «шпионов», выводил на бумажке: «Расстрелять!»

— А 22 июня 1941-го началась война.

— Мы с мамой уехали в эвакуацию в казачью станицу Нежинка. Это Чкаловская область, теперь Оренбургская. Когда в 1944-м вернулись в Москву, лапта и казаки-разбойники во дворе уже не котировались. Их вытеснил футбол, в который на пустыре гоняли с утра до вечера.

А двор был интересный. Вроде и до Кремля рукой подать, но пейзаж абсолютно сельский. Поросята визжат, петухи кукарекают, полуметровые крысы бегают. По праздникам из окон доносились звуки гармошки и песни «Хасбулат удалой». Наш дом принадлежал шелкоткацкой фабрике «Красная Роза». Своим названием она обязана вовсе не цветку, как многие думали, а революционерке Розе Люксембург. В этом малоинтеллигентном дворе, кажется, только я из школьников не имел приводов в милицию…

Футбол на Софийской набережной. Фото: © Элтон Петерсон / PastVu.com

— Сколько вам было лет, когда написали первые стихи?

— Шесть. Единственное мое патриотическое стихотворение. Я помню первые строчки:

Над сопкой Заозерной взвился наш красный флаг,
Под сопкой Заозерной лежал разбитый враг…

Под Маршака, между прочим. Писал я быстро, но левая рука держала правую. Не хотел быть поэтом. Стеснялся. Начал в 30 лет, когда пригласили в «Юность», лучший журнал страны.

— Там вы проработали много лет. Сталкивались с графоманами, засыпавшими журнал рукописями?

— Разумеется. Как правило, это были женщины. В наш отдел поэзии ежедневно приходило около двухсот писем. Одна прислала несколько листков. Письмо прилагается. Открываю: «Пишет вам такая-то из города Саратова. Я занимаюсь проституцией. Еще сочиняю стихи».

Ага, думаю. Что ж она сочиняет-то? Открываю первое, читаю. Называется «Утро»:

Гляжу я на челку.
И думаю: мразь!
Какому ты волку
Вчера отдалась?!

Начинаю читать дальше — все лучше и лучше! Пишу ей: «Вы сошли с ума. Никакая вы не проститутка, а талантливый человек. Будете в Москве — загляните в «Юность». Но так и не зашла. Испугалась, наверное.

А другая, немолодая, присылала целыми тетрадями. Графомания, конечно, но некоторые строчки попадаются… Например, написала, что была у нее связь со «знаменитым русским поэтом». Я долго вычислял, с кем же. Почему-то решил, что это Виктор Боков, собиратель частушек. И вот описывает свою близость с поэтом:

Это странно. Это смело.
То взметнешься, то впритык.
И вонзается мне в тело
Беспощадный русский штык.

Ну здорово же! Энергетика какая!

Юрий Ряшенцев. Фото: © Журнал «Юность» / unost.org

— Как вы познакомились с Иосифом Бродским?

— Он принес мне в журнал стихи. Толстую пачку листов. Читаю — мне все нравится! Говорю: «Иосиф, я отобрал кое-что…» — «Позвольте взглянуть? О-о-о, хороший выбор!» — «Я вас обману, если пообещаю, что это пойдет. Я предложу! Но вряд ли напечатают. Потому что знаю наше руководство».

— Так и получилось?

— К сожалению, ничего не вышло. Двигали Иосифа два человека — Евтушенко и Аксенов. А начальники абсолютно не понимали, кто такой Бродский. Не хотели вникать в его стихи. Да и вообще поэзию не жаловали.

— Помните, что отобрали из стихов Бродского?

— Точно там был мой любимый «Рождественский романс». Мне кажется, это лучшее у Иосифа.

— Скажи вам тогда, что Бродский будет лауреатом Нобелевской премии, поверили бы?

— Нет. Это награждение стало бомбой!

— Как себе объясняете?

— Иосиф очень подходил Западу. В стихах-то там мало что понимали. Просто, как сказала Ахматова в разгар судебного процесса над Бродским, «какую биографию делают нашему рыжему»! Притом что он действительно мастер.

Знаете, мне иногда не хочется писать… Не хочется — и все. Есть прекрасный способ настроить себя на эту волну — взять проверенного поэта, посмотреть несколько строф. Так я чаще всего беру Бродского, хотя совершенно на него не похож. Он меня настраивает!

— Бродскому дали Нобелевскую в первую очередь как «узнику совести»?

— Был бы он только поэтом — может, и не дали бы ничего. Даже не услышали бы о нем. Узнали про Бродского исключительно как про «узника совести». Но что премию он заслужил — у меня никаких сомнений.

Я не согласен с теми, кто говорил, что к концу жизни Иосиф исписался. Все, что он делал, отмечено кем-то свыше. Вообще, эти ленинградские поэты нам, москвичам, конечно, воткнули… Рейн, Найман, хотя проза у него интереснее. Еще парень, который увел девушку у Бродского.

Иосиф Бродский в юности. Фото: © Культура.рф

— Это кто же?

— Дмитрий Бобышев. Мы с ним чуть не подрались.

— У вас тоже кого-то увел?

— Нет-нет! С Марком Розовским были в Ленинграде. Рейн говорит: «Ребята, я вас повезу к лучшим девушкам нашего города!» Какой-то двор, передняя. Компания, которая уже гульнула и начала над нами иронизировать: «Это кто там пришел? Голос как у Бродского!» Двое парней и две девицы. А мы тоже подгулявшие — удачно отвечали. Девчата переключились на нас.

Бобышев сказал: «Я получил письмо из «Юности» от Ряшенцева…» Я плечами пожал: «Такого я вам написать не мог, у нас стандартные ответы. Но если и написал — значит, вы талантливый. Что, впрочем, здесь выяснять отношения? Пойдем во двор!»

— Чем дело кончилось?

— А ничем. Они не пошли. Не рискнули.

— Вы-то были готовы драться?

— Конечно! Был еще эпизод. Шли втроем по Невскому: я, Розовский и его подруга, балерина. Она из озорства закинула такой шпагат, что мы обалдели. А навстречу двое ребят — и один, пьяненький, на нее полез… Я жестко остановил. А Марк стоял, не вмешиваясь в это дело. Хотя вообще-то он отчаянной смелости человек.

— С Фазилем Искандером вас тоже судьба свела в «Юности»?

— Да. Изначально мы знали его как поэта. У Искандера чудесные стихи. Но однажды к нам в комнату ворвался Гриша Горин. А он шепелявил, если помните. Говорит: «Слусайте, вы титали прозу Фазиля? Так смесно!»

Фазиль Искандер. Фото: Журнал «Юность» / unost.org

Если Горин произнес «смешно» — это знак качества. Мы кинулись читать рассказы Фазиля. Выяснилось: действительно потрясающие! Море юмора! И началась слава Искандера-прозаика.

Вспоминаю, как с группой писателей отправились в Грузию. Пиры, пиры, пиры… И вот в Вардзии, в горах, мы так устали от бесконечных застолий, что вышли на маленькую площадочку — Искандер, Олег Чухонцев и я. Прилегли, задремали.

В какой-то момент я открыл глаза — и ужаснулся. Искандер стоял на краю, прямо над пропастью! Носки в воздухе! А высота такая, что дна не видно. Говорю шепотом, чтобы не испугать: «Фазиль, аккуратнее…» А он поднимает большой палец: «Не волнуйся. Я горец!»

— Когда-то вы рассказывали, что летом уже давно работаете так: «Выезжаю на машине в Лужники, ложусь на газон под деревьями и пишу. Либо, пока не выжжена трава, у Новодевичьих прудов».

— Для меня это лучший район Москвы. Чистый, зеленый, уютный. Я его обожаю! Почти вся жизнь связана с этим уголком. Наши сады бывшего Фрунзенского района совершенно замечательные. Правда, сейчас редко туда выбираюсь. С 2019-го круглый год живу в Переделкине. Там теперь и пишу.

Автор: Александр Сергеев