Лучший способ почувствовать движение времени в Москве, простой и эффектный, — это заняться разглядыванием наших площадей, сравнивая прошлое с настоящим. Сейчас, проходя по Тверской или по бульварам, городской обыватель — и уж тем более тот, кто не живет здесь достаточно долго, — воспринимает пейзаж вокруг себя как вполне традиционный, почти старинный. Но стоит только остановиться, как следует присмотреться, а потом найти черно-белые фотографии, как сразу станет понятно: время жестоко, время скоротечно, а момент в настоящем, который кажется нам таким естественным, таким весомым, — это просто капля в потоке.
Пушкинская площадь — шумная, суетная, примодненная, так прочно «утрамбовавшаяся» в том виде, какой ей дали позднесоветские годы. Но как радикально она поменялась! — москвичи столетней давности видели на этом месте нечто совсем другое. Памятник Пушкину был, конечно, на другой стороне, замыкая Тверской бульвар. А напротив, на его нынешнем месте, и дальше, дальше — Страстной монастырь, высокая колокольня которого и была главным символом округи, тогда как за ней, в глубине, стоял допетровский собор. Человек, проходивший тогда по площади, шел прежде всего вдоль стен монастыря. Вместо брежневского здания газеты «Известия», где уже и нет давно никаких «Известий», у него был прекраснейший особняк, известный как «дом Фамусова», а вместо Новопушкинского сквера, соседнего с «Макдональдсом» (кстати, и «Макдональдса» уже нет), у него был старинный квартал малоэтажных домов, опознаваемый на фотографиях какой угодно эпохи по аптечной вывеске, неизменной, как говорят, еще с пушкинских времен. Не было и нынешнего магазина «Армения» в сталинском доме, как и самого сталинского дома, а вместо них имелась церковь Димитрия Солунского с шатровой колокольней на углу бульвара и Тверской. И, наконец, трамвайная остановка посреди площади — мелочь, казалось бы, но это был заметный, большой павильон, и всякий раз, когда глазу встречается Страстная (тогда было так) площадь каких-то древних годов, можно сразу найти его среди прохожих в шляпах и кепках, среди путаного движения извозчиков.
А если поинтересоваться Манежной площадью? — здесь перемены будут, я вам скажу, еще сильнее, чем у соседки-Пушкинской.
Еще до того, как построили нынешние магазины-фонтаны, до того, как археологи раскопали остатки средневекового Моисеевского монастыря, до того, как ликвидирована была огромная пустая Манежная советских времен, и до того, как она вообще возникла, случилось главное: здесь исчезли дома и переулки, которые существовали на месте площади столетиями. Дело в том, что Тверская улица — в сознании многих и многих поколений, хотя теперь это звучит как странный факт, — начиналась от Исторического музея, от Иверской часовни. И если сейчас мы идем мимо гостиницы «Москва» (опять-таки, она уже не «Москва», вот оно, быстрое движение времени), оказываясь словно бы на краю большой открытой ярмарки, заполненной приезжей толпой, то для бесконечного количества русских людей, шедших той же дорогой, включая Толстого, Чехова и всех прочих классиков, — это был узкий проезд, от которого в сторону Манежа отходили узкие же улочки, колоритно называвшиеся Лоскутный ряд и Обжорный ряд, а между ними стояла «Лоскутная» гостиница, где многие знаменитости гостили. В двадцать первом веке, если оценить тот лоскутно-обжорный вид современными глазами, невозможно понять, где ты находишься, и только башни Кремля, как и здание гостиницы «Националь», помогают отчасти разобраться. Стало ли лучше, когда пространство сделалось огромным и полупустым? — как по мне, старое было интереснее, но, наверняка, со мной найдется кому поспорить.
Есть и не такие сложные случаи перемен, но от того не менее значительные. Например, Калужская площадь. Сейчас это масштабный кусок позднесоветской застройки — административной, военной, — где почти нет ничего жилого, и где в центре так и стоит торжественный Ленин. Но когда-то это была маленькая, соразмерная площадь, от которой отходили такие же скромные Якиманка и Большая Калужская (ныне Ленинский проспект), и по кольцу которой проходили трамваи. Иван Шмелев — может быть, самый главный, даже главнее Гиляровского, певец старой Москвы, певец купеческого, рыночного, церковного, низенького и деревянного города, — жил совсем рядом, и его воспоминания о детстве — это именно рассказы об окрестностях Калужской площади. Теперь это невозможно представить.
Или Никитские ворота. Вот уж то место, где нет ощущения современности, нет гигантомании из семидесятых, и даже здание ТАССа, которое, по легенде, должно было быть намного выше, — тогдашнее горкомовское начальство улучшило, зачеркнув на проекте лишние этажи. Тем не менее, и там все принципиальным образом изменилось. А именно, старую площадь Никитских ворот составляли пленительные особняки чуть не из пушкинских времен (а в основе своей — может, и постарше), замыкавшие оба бульвара, а еще один — стоял на том месте, где к двухсотлетию Александра Сергеича поставили его с женой. Конечно, к началу двадцатого века эти дома были много раз перестроены, облеплены рекламой, там были магазины, кабаки, ничего особенного, — и все же мне очень жаль их, учитывая и то, что погибли они в пожарах осени семнадцатого года, после уличных боев и обстрелов, когда красногвардейцы и белоюнкера воевали за Москву, и есть целая серия фотографий, где площадь показана разбитой, сгоревшей, трагичной.
Но жизнь, как это ни банально, побеждает разруху. Несчастные дома разобрали, взамен одного из них поставили памятник Тимирязеву, возникли газоны, цветы, и вот уже новый московский прохожий, которому срочно надо на Никитскую или на бульвар — к друзьям, на свидание, выпивать, — бежит себе мимо, и площадь кажется ему такой же логичной и гармоничной, какой она была для тех, кто шел по схожим делам лет сто назад.
Это и есть одновременно и драма, и счастье Москвы: наши привычки, претензии, вкусы — уходят с нами, а она каждый раз приучает новые поколения к своему новому виду — так, словно бы все вокруг создано раз и навсегда.
Автор: Дмитрий Ольшанский
Обложка: © PastVu.com
Этот и другие материалы читайте в газете «Московская перспектива».