Праздный вопрос, но, как и многие праздные вопросы, увлекательный: если бы московские улицы могли устроить между собой нечто вроде конкурса красоты, а мы — судить их, кто победил бы?
Странно думать об этом в феврале, когда снег, лед, ранняя темнота и груз многочисленных одежек, ощущаемых каждым прохожим как тяжелый скафандр, словно бы говорят тебе: иди быстрее, иди и не смотри по сторонам, тебе и так плохо без весны и без солнца, какая еще уличная красота, с ума вы сошли, ей-Богу. И, тем не менее, даже поздней зимой красоту все еще видно, особенно если на минуту перестать мрачно смотреть только под ноги и ругать свою судьбу.
Забудем про шоссе (однообразно) и переулки (их слишком много) — и вспомним крупные улицы в центре, способные претендовать на первое место.
Есть на свете отдельные эстеты, ценящие Новый Арбат, но я не из их числа. Говорят, годы пройдут, все привыкнут, но прошло уже шестьдесят лет, а неприятные коробки так и остались коробками, как и несуразная пустота между ними.
В свою очередь, старый Арбат — это словно бы памятник самому себе. Туда заходишь редко, а когда все-таки попадаешь, оглядываешься с некоторым недоумением: неужели это я много-много лет назад здесь слонялся, собирая на портвейн и внимая чьему-то романтическому лаю под гитару? Так все и было, но с тех пор улица словно бы застыла в туристической безжизненности — может, нужно движение на нее вернуть, чтобы заново в ней что-то увидеть.
Тверская — главная, парадная, слегка поменявшая свои витрины в сторону большего демократизма (из-за санкций, конечно), — была слишком прекрасна в дореволюционном мире. И, стоит только узнать, как она выглядела до тридцатых двадцатого века, ты везде начинаешь за нынешними постройками видеть тени прежних. Тут был дом Фамусова, здесь — Страстной монастырь, а вон там — аптека, существовавшая чуть не двести лет. Современность с этим ушедшим разнообразием конкурировать просто не может.
Зато если уйти в Замоскворечье, там сразу видна претендентка на первое место. Конечно, это не Новокузнецкая или Полянка — прекрасные, но, что ли, фрагментарные улицы, где великие храмы, купеческие особняки и прочие приметы лучших времен неожиданно перебиваются позднесоветскими вставками, как будто вы мирно слушаете Гайдна, и вдруг вам вместо него кто-то включает Аллу Пугачеву. И это не Якиманка, о судьбе которой можно только горько вздыхать, поскольку ее — опять-таки, в семидесятые годы, — кто-то решил превратить в огромное шоссе, посносив все, что там было, и даже чудом дожившие до тех времен старые церкви.
Пятницкая — вот московская королева. Лишившись, правда, храма в честь которого названа (это был огромный барочный собор на месте станции метро) — она, тем не менее, сохранила всю свою прелесть, главное свойство которой можно сформулировать так: ты идешь и идешь, а все хорошее не кончается. На всем ее протяжении, от дома бывшей водочной фирмы Смирнова до бывшей же типографии Сытина и далее, к Садовому кольцу, Пятницкая выдерживает московскую цельность начала двадцатого века, ту, что кажется теперь сказочной, редкой, в лучшем смысле слова «европейской» — и даже немногие неприятные здания, выстроенные позже, не портят впечатления. Здесь, утомившись Арбатами, ты чувствуешь, что такое Москва не для туристов, а для своих.
Но если перейти Устьинский мост и оказаться в Китай-городе, придется сразу ощутить конкуренцию купеческому Замоскворечью. Варварка, музейная улица со всеми ее знаменитыми храмами, Ильинка, деловой центр дореволюционного города, с ее большими подворьями и торговыми рядами, которые через сто с лишним лет принято называть многофункциональными бизнес-центрами (но «подворье» же лучше звучит, не правда ли?), и, наконец, Никольская, получившая свою грандиозную славу во время футбольного чемпионата, когда там бушевала праздничная толпа (но вообще-то и без футбола там достаточно интересного, взять хоть Заиконоспасский монастырь или Славяно-греко-латинскую академию), — все они заслуживают подробных рассказов и медленного хождения вокруг да около, с остановками и примечаниями, но есть одна проблема.
В мире современного Китай-города никто не живет, и даже мало кто там торгует, готовит и суетится. Там слишком много охранников, заборов, закрытых дверей и очень серьезных учреждений, которые ох как не любят любопытных прохожих. И сколько бы ни было памятников архитектуры на нескольких сотнях метров налево и направо, но все равно, помимо уважительного общения с ними, хочется чего-то еще. Какого-то, если угодно, движения жизни — случайной, дурацкой и в то же время уютной.
И эта жизнь начинается на Солянке — особенно там, где она делает резкий поворот, на котором вечно бежит молодая офисная толпа, и где с одной стороны — низенький древний дом с лавками и удивительным проходом сквозь первый этаж, а на другой — огромный предреволюционный доходный дом, где все одинаково грандиозно, будь то фасад, дворы, квартиры изрядного метража или (как рассказывают) сложные загадочные подвалы.
Но все-таки каждый местный житель, когда речь идет о любимой улице, имеет право на вкусовщину. И я, хотя и мог бы еще очень долго перебирать варианты, остановлюсь на своей фаворитке, еще с моих двадцати лет, сразу и навсегда: это Маросейка-Покровка. В Москве просто нет другого такого места, где существовала бы невероятная гармония между застройкой двухсотлетней давности (а кое-где и пораньше) и повседневностью. Живой, юной, культурной, примодненной, но совершенно не надутой от денег и понта, нет, скорее, легкой и богемной повседневностью, которая так подходит архитектуре, вокруг которой все шляются, выпивают, спешат. Здесь хочется жить. Здесь хочется бесцельно бродить — дождаться лета, дождаться тихого, теплого, пустого дня и бесполезно ходить по окрестностям, заглядывая в бары и останавливаясь во дворах, раздумывая о чем-то и провожая взглядом случайных людей, особенно если это девушки. Здесь хочется забыть о плохом.
А для чего еще, собственно, нам нужна лучшая улица в родном городе?
Автор: Дмитрий Ольшанский
Обложка: © PastVu.com
Этот и другие материалы читайте в газете «Московская перспектива».