Словосочетание «русская цивилизация» (как и его варианты — иногда, во имя политкорректности, пишут «российская», а еще часто говорят — «русский мир») сделалось за последние лет десять страшно востребованным как в положительном, так и в отрицательном смысле. Желающие сделать карьеру на патриотических чувствах выражаются подобным образом, козыряя своим восторженным отношением к родине, ну а те, чья задача — работать на противоположную сторону, нескончаемо поминают эти определения, объясняя, что это, мол, вредные химеры, ставшие причиной империализма, тоталитаризма и прочих измов, из-за которых мы им не нравимся.
А если без пропаганды? Если спокойно посмотреть на этот «мир» или «цивилизацию», не пытаясь решать задачу восхваления или компрометации, а просто спросить себя: существует ли в русской жизни та самая, всем известная особость, благодаря которой мы то ли благословлены, то ли прокляты, или это мифологическое изобретение философов, политиков, литераторов и церковных идеологов?
Но для этого нужно разъять нашу знаменитую «особость» на части — и посмотреть на ее устройство.
Прежде всего, русская цивилизация — это культура выживания. Это заселение климатического фронтира, зоны рискованного земледелия и постоянное балансирование на грани гибели от холода и голода, к тому же и усугубленное огромной сухопутной границей и набегами врагов, особенно из южных степей. Именно поэтому для России так характерно стремление добиться простого, но внушительного результата огромными усилиями, навалиться из последних сил в последнюю минуту и спастись, после чего расслабиться. Тонкая, медленная и постепенная работа не для тех, чье будущее непредсказуемо, а настоящее — тем более нестабильно, им нужно рвануть здесь и сейчас. Но заняты ли сейчас жители России выживанием? Обречены ли они сейчас бороться с морозом, неурожаем и кочевниками? Как будто бы это уже давнее прошлое. Но культура по инерции еще долго воспроизводит те методы, актуальность которых уже позади.
Далее, русская цивилизация — это религиозный остров. Следует помнить о том, что на протяжении четырехсот лет Россия была единственным православным государством на планете. Византия погибла, а до обретения независимости разными славянскими и балканскими странами было еще далеко, все они были под властью немцев или турок. Отсюда восприятие себя как уникального оазиса, где существует истина, забытая или запрещенная во внешнем мире, «мы сохранили то, что прочие потеряли». Но так ли это теперь? — нет, не так. И православие легально живет себе по всему миру, и, главное, в самой России имеется светское законодательство, а верующие, хотя и чтимы государством, но явно не составляют большинства, что видно хотя бы по статистике посещения храмов в большие праздники (впрочем, внутрицерковные критерии того, кто такой христианин, еще намного жестче). То есть мы были тем островом, но перестали им быть.
Далее, грандиозное в своей значимости свойство, определявшее нашу особость — крестьянство. Старая Россия была не просто крестьянской страной, но, более того, это было выживающее, беднейшее, общинное крестьянство, вынужденное иметь дело с тяжелейшими условиями существования, по европейским-то меркам, и при этом содержать государство и армию, которые действовали от Берлина и Польши на западе до Аляски и Калифорнии — опять же на западе, но другом. Мир русского крестьянства, его этика и эстетика, его юмор и талант, но и жестокость, и безалаберность, его уникальный, любимый всеми нашими литературными гениями образ, — все это доказывает нам реальность отдельной цивилизации, которая у нас была. А где то крестьянство? На бесконечных сельских кладбищах — и, если повезет, мы можем продраться сквозь борщевик и крапиву, и еще успеть разглядеть фотографии строгих старушек в черных платках, живших почти по сто лет назло всем катаклизмам, но все равно уже безвозвратно исчезнувших. Современная Россия — это городское и, как говорилось в советских учебниках, буржуазное общество. А ипотека, как мы понимаем, никакой цивилизационной отдельности не признает.
Есть и другие исторические черты, которые безошибочно опознаются как фирменно русские. Например, водная культура, которая далека от морей, зато опирается на перемещение по рекам. Что такое Русь? — это Волга, Ока, Волхов, Днепр, а чуть позже — Лена или Енисей. Но наши реки, измученные созданием водохранилищ, изрядно обмелевшие, почти заброшенные в транспортном смысле, уже давно не являются артериями государства.
Или — дерево. Русская культура — деревянная, каменный дом в прежние времена здесь было не протопить, а потому мы, кроме редких боярских палат, не знаем старых городов по образцу европейских, как не знаем и древних замков. Что было — то регулярно горело. И потому русской культуре присуще чувство недолговечности, временности, у нас нет ощущения физического, материального фундамента жизни, который можно было бы измерять тысячелетиями, как где-нибудь в Риме. Но — снова и снова повторю — актуален ли этот принцип теперь, когда есть хоть кирпич, хоть бетон?
Есть только одно вечное свойство русского мира, которое никуда не ушло. Это сверхцентрализованное государство. Единая, концентрированная власть, к которой обращены все просьбы и требования, все надежды, мечты, ругательства, пожелания, все вокруг нее — и только по ее воле, пусть бы и символической. Этот наш институт, собирающий вокруг себя всю политику, и, честно говоря, работающий как странная гражданская религия, пережил все революции, смуты и войны — и, видимо, останется с нами.
Но он такой один.
В остальном же грустная правда состоит в том, что особая русская цивилизация, несомненно, существовала, и в ее жизни — как и всегда и везде — были неотделимо намешаны трагедии и победы, поводы для гордости и для печали, но в двадцать первом веке от нее мало что осталось.
Остались, собственно, мы сами.
И лучшее, что мы можем делать, когда речь идет о прошлом, это не нахваливать или разоблачать, а просто помнить о нем.
Автор: Дмитрий Ольшанский
Обложка: © flickr.com/photos/prokudin-gorsky
Этот и другие материалы читайте в газете «Московская перспектива».