Чем дольше живешь, тем чаще ловишь себя на странном чувстве: идешь по городу и кажется, что он словно бы заставлен памятниками, но это не те официальные памятники, что стоят на площадях, посвященные известным лицам, а другие, невидимые маяки твоей собственной жизни, которые, может быть, и не значат ничего для кого угодно еще — для них это так, мелочь, старый дом, точка на карте, — но ты бывал здесь в иные времена и помнишь что-то такое, чего не можешь забыть.
Вот, скажем, Милютинский сад — не слишком выразительное пространство на Покровском бульваре, где гуляют матери с колясками, а в глубине стоит деревянное здание, что-то вроде «центра самодеятельности», с кружками и выставками. Обычно я быстро прохожу мимо, да и всё, но тридцать с лишним лет назад именно в этом саду, именно в этом доме было устроено мероприятие под названием Love Street, то есть сборище хиппи и примкнувших к ним городских сумасшедших. О нем написали в газете «Куранты» (давно забытая московская газета, но была и такая) — и благодаря этой статье я, подросток и школьник, узнал о происходящем и робко пришел посмотреть. О, какое мощное впечатление на меня произвела эта веселая толпа, эти нескончаемые клеша, бусы, полутораметровые прически, эти вооруженные гитарами, флейтами, полными и пустыми бутылками невообразимые люди, которых я видел впервые в жизни. Теперь смешно, но тогда эта встреча перевернула мой мир.
А рядом Хитровская площадь, та самая, о которой все знают из Гиляровского. А на ней — воспетый тем же Гиляровским дом Ярошенко с трактиром «Каторга» (когда-то), низенький, древний особняк, перестроенный из допетровских палат. К нему постоянно водят экскурсии. Но для меня это не просто туристический объект — это дом, где я жил. В самом конце прошлого века я снял там даже не квартиру, нет, комнату в квартире, где жила дружественная семья художников и куда нужно было подниматься по длинной и узкой лестнице. Но главное было не внутри — лучше всего было мягкой и снежной ночью выходить из дома, часа этак в три или четыре, когда никого нет, на идеально пустую Хитровку, стоять там под снегом и молчать. Кончился век, годы прошли, площадь сделали нарядным сквером и цветником, семья художников давно переехала, но те ночные зимние ощущения — они по-прежнему со мной.
Недалеко, в Потаповском переулке, во дворе большой дворянской усадьбы, уже ничто не напоминает о существовании клуба со странным названием «ОГИ», в честь одноименного издательства, принадлежавшего тому же человеку, что и основал заведение. И это было знаменитое заведение — самое богемное, самое пьяное в нулевые годы. Его первой, недолгой локацией была и вовсе моя собственная квартира на Патриарших (но это отдельная тема), но вскоре «ОГИ» переехал на Чистые пруды (дело было около 2000 года), и вся сомнительно-художественная Москва перешла туда вслед за ним. Там было дешево и сердито, там можно было попасть на концерт Егора Летова без панковских толп, прожить насыщенный роман с девушкой за один вечер, напиться до утраты всякой сознательности — и кое-как выбраться на солнце где-то после шести утра, чтобы, пошатываясь, уйти отсыпаться, но вскоре вернуться за столик. Это место закрыли, когда ушло его время, а его непременные обитатели – разъехались по миру, преждевременно умерли или стали слишком взрослыми и солидными для того, чтобы так запросто терять свой, если угодно, нравственный облик.
А в другом углу московского центра, на Поварской улице, совсем недавно бесследно исчез уже не клуб, а ресторан, настоящий кавказский шалман под названием «Каретный двор», но для меня это была городская точка опоры не меньшая, но даже еще намного большая, чем интеллигентские «ОГИ». Фирменно мафиозный, что твой «Клан Сопрано», кабак — недорогой, с идеально простой кухней и официантами-мужчинами, с очень серьезными людьми за столами, и, главное, неизменный на протяжении десятилетий, круглосуточный, вечный, куда можно было зайти в любой компании и в любом настроении, в диапазоне от внимательной встречи с биг боссом до выяснения отношений с девочкой, — и вот его нет. Вроде бы современная жизнь должна была давно убедить меня в том, что никакая вывеска не висит долго, что к непрерывным изменениям — и совсем не всегда в лучшую сторону — надо привыкнуть, и, тем не менее, без «Каретного двора» московская жизнь стала беднее.
Но если выйти из этого, теперь уже воображаемого ресторана, а потом свернуть с Поварской — и через переулок пройти на Большую Никитскую, миновать площадь Никитских ворот и дойти до консерватории, то на другой стороне улицы обнаружится особняк, который слишком часто ремонтировали, чтобы можно было его уверенно датировать. Никто не задерживается возле него, когда проходит мимо, — там находится какой-то невнятный офис, а рядом раньше был винный бар (но тоже, кажется, уже закрытый). И только я, когда оказываюсь в этих краях, стою у этого дома, словно бы у памятника, посвященного чему-то очень существенному для меня.
Еще бы. Ровно четверть века назад, весной 1998 года, здесь была редакция журнала. Журнал был предшественником популярной чуть позже «Афиши» (и ее уже нет), он писал о московских концертах-кинопремьерах-выставках, словом, обо всем, что в городе происходило. А мне было девятнадцать, и я получил почти что первое в жизни приглашение начать что-то делать в редакции, я пришел на встречу, которую мне назначил один из редакторов, но тот, как назло, то ли сильно опоздал, то ли и вовсе запил, в общем, не явился. И я, растерянный и разочарованный, стоял у входа и уже думал уходить ни с чем. Но тут мимо меня прошел бритый наголо загадочный человек — нет, не прошел, остановился и внимательно на меня посмотрел. «Вы к кому?» — спросил он меня. Я коротко объяснил. Он задумался, а потом сказал: так, пошли со мной. Так я попал даже не на собеседование, а сразу на работу. Так закончилось мое детство и началась так называемая взрослая жизнь.
А теперь и она — сплошной мемориал, и я пытаюсь разглядеть свое прошлое, стоя в праздной толпе на Большой Никитской, а потом записать то, что еще не исчезло навсегда.
Автор: Дмитрий Ольшанский
Обложка: © Екатерина Борисова / CC BY-SA 4.0
Этот и другие материалы читайте в газете «Московская перспектива».