Часто говорят: в нашем городе за пару лет меняется все, а за век не меняется ничего. Истинная правда, если присмотреться. Причем «ничего не меняется», если говорить о функциях, смыслах и отношениях. А как дело доходит до нарядов, атрибутов и лиц — вот именно, что «меняется всё».
Вот, например, московские трактиры старого времени — любимая тема главного московского живописца-жизнелюба первой трети прошлого века Бориса Кустодиева. Есть они сейчас — или их нет? Как сказать: визуально, конечно, нет, последние исчезли вот ровно век назад, в пору «угара нэпа» второй половины 1920-х. И типажей трактирных тоже нет. Причем не только в памяти ныне живущих — давно умерли те, кто в сознательном возрасте застал прошлые двадцатые. Но и на фотографиях — тогдашняя техника не слишком хорошо позволяла делать моментальные (значит — непостановочные) снимки в закрытых помещениях.
А функционально, конечно, есть трактиры, как им не быть. На любой вкус и кошелек: от фастфудовских «вкусных точек» до фудкортов с вроде как национальной едой со всего мира. От чайханы до чайхоны и от шаурмы до донера. Выглядят, конечно, совсем по-другому, и работают, и едят там люди уже нашего века.
Кустодиев, как известно, любил чаепития и роскошных женщин (да только ли это! Чего только Борис Михайлович не любил). Картина «Московский трактир» 1916 года — безусловно, про первое, но никак не про второе: чисто мужской мир, ни одной женщины (кроме, может быть, хвостатой-пушистой на переднем плане) нет и в помине. Тест Бекдел (есть ли в конкретном фильме женские персонажи, сколько их, насколько важны и есть ли у них свои дела помимо мужских) картина, таким образом, блистательно проваливает, зато исторической правде соответствует. Потому что в трактирах девушкам делать было определенно нечего.
Особенно в извозчичьих трактирах и залах — а перед нами именно такой, это очевидно по униформе сидящих за столом, к которой мы еще вернемся. Точнее — это специальный зал для извозчиков в каком-то из больших трактиров. Может, на Лубянке, может, на Сухаревке, а возможно, что и на Солянке либо Ордынке. В 1910-х годах, при расцвете этой индустрии, трактиры, где могли погреться и перекусить извозчики, были во всех частях Москвы.
Залы для извозчиков — публики весьма демократичной, не купцы первой гильдии уж точно — располагались ближе к входу в большой трактир: оберегали чистоту и тишину для дальних залов, где сидела «публика почище-с». Вот и у Кустодиева на заднем плане виден такой дальний зал: там светлее, висит какой-то живописный пейзаж (репродукций еще не было, зато множество живописцев второго-третьего ряда предлагали свои работы не слишком дорого), много светильников в неуловимо китайском стиле. И сидят там другие люди — один в купеческой поддевке и при бороде, а второй, лицом к входу — и вовсе в сюртуке и галстуке-бабочке. Служащий, не иначе. Может, и с высшим образованием.
Извозчики же, конечно, особым образованием не блистали — плюс-минус церковно-приходская школа — но грамотными все-таки были, хотя бы приблизительно. Иначе как прочесть многочисленные указатели, а главное, листки с правилами и приказами? И считать — ежедневная практика! — могли весьма быстро. Но в этом трактире — похоже, не просто извозчики, а что-то вроде их профсоюза, лучшие люди отрасли.
Во-первых, достаточно посмотреть на их благообразные лица: будто и не извозчики (согласно пословице, мастера матершины не хуже боцманов), а совет церковного прихода! Во-вторых, пьют чай степенно, по-купечески, из блюдечка — а не стаканом, чтобы быстро схватить погреться и убежать на работу дальше.
А в-третьих, у центрального персонажа картины — и вовсе газета в руках. «Русское слово», кстати: самая дешевая из ежедневных (7 рублей в год), но все-таки общественно-политическая и экономическая, «про серьезное». Не желтая газета вроде «Московского листка» Николая Пастухова, где начинал Владимир Гиляровский — хотя и «Листок» был весьма и весьма основательным по нынешним временам чтивом. А очень даже либеральное, кадетское издание.
Впрочем, газета эта — не извозчиков, а трактира: подобные заведения оформляли годовые подписки на прессу. Чем не «клуб лакеев», как у Вудхауза, где серьезные, хоть и работающие в обслуге, люди обсуждали серьезные вещи? Судя по газете, обсуждали извозчики их в том смысле, что государство прогнило («глупость или измена?») и надо бы что-то делать.
(Опять-таки, слишком, слишком знакомо: многим памятно, как в перестроечные годы любой таксист ездил с транзисторным приемником на панели и ругательски ругал власть, ожидая скорейших потрясений…)
Однако, над всей этой не тайной, но вечерей (композицию-то куда деть?) пока еще царит вполне традиционный Никола-Угодник, за киот которого заткнута вербная веточка. Такие чаще всего стояли в красных углах от Вербного до Пасхи, но некоторые хозяева держали их до Троицы — а там уж и березки пора вешать.
Кустодиев любит жизнь, скажем еще и еще раз. Раки, колбаса, соленые огурчики за стойкой со степенным бородатым буфетчиком — ведь просто хватай и впивайся зубами, даром что «нерезко», но в том и дар художника, чтобы нерезкое стимулировало фантазию и, например, аппетит! И половые — парни из непременно Ярославской губернии (такая была специализация, другие здесь не ходили), в характерных белых костюмах с красной подпояской. И ярчайшие стены — ярче которых только дулевские (Кузнецова) чайники.
И да, если кто-то вам скажет, что жостовские подносы это просто сувенир и никогда не употреблялись в старое время по назначению, покажите ему эту картину: вон они, подносики-то, на стену для резерва повешены. А один — в руках у того, дальнего, полового. Чтобы и большой, и заварочный чайник принести зараз.
…Интересно, найдется ли сейчас художник, способный написать картину в современном «трактире» для дальнобойщиков? Где тоже реками льется чай, а на подносах — уже пластиковых — разносят плов и самсу, и где разговоры порой те же самые — о «прогнившей системе», глупостях и изменах? Только бороды другого фасона и Николы-угодника на стене не найдешь. Но в главном-то — все осталось примерно так же. Правда же: за век ничего не меняется.
Автор: Антон Размахнин
Обложка: Государственная Третьяковская галерея