Если смотреть на канву происходящих сейчас больших событий с точки зрения опыта истории, то почти все уже когда-то и где-то случалось. Боевые действия, проходящие сквозь города и кварталы многоэтажек, эвакуация беженцев, подвиги, трагедии, ярость, патриотические чувства, переговоры, примеры человеческого благородства или, напротив, человеческой низости, — всему этому есть масса аналогий из разных времен, из хроники разных конфликтов.
Но есть и кое-что новое, то, чего никогда прежде не было — и чему сложно даже подобрать быстрое объяснение.
Это удивительные отношения того сообщества граждан России, которые решили Россию покинуть — чтобы выразить таким образом свою пылкую поддержку Украины, — собственно, с Украиной. Отношения, в которых раболепная покорность с одной стороны компенсируется дикой, зашкаливающей ненавистью с другой. Зрелище это настолько сильное, впечатляющее, что сразу хочется вспомнить что-то подобное, что мы уже знаем и помним, но нет, не выходит.
Советские коллаборационисты времен Великой Отечественной, конечно, не пользовались большой любовью немцев — им не доверяли, относились высокомерно, да и серьезного оружия старались не давать почти до конца войны, однако сложно представить себе, чтобы какого-нибудь Власова, а равно и симпатизантов этого дела в Германии истерично обвиняли бы в том, что они-то и есть главные враги Рейха, которых не надо использовать, а только наказывать. Или наоборот: немецкие антифашисты тех лет, жившие как в Советском Союзе, так и в Америке, не были героями общества тех стран, куда они эмигрировали, но, опять-таки, невозможно вообразить, чтобы советские люди атаковали перешедшего на нашу сторону Паулюса, как и американцам не приходило в голову гневно клеймить Томаса Манна и Бертольта Брехта, рассказывая, что те, мол, ничем не отличаются от Гитлера.
В более поздних конфликтах тоже не получается найти подходящий пример.
Так, вьетнамцы, выстрадавшие огромную войну с Америкой, не испытывали бурных негативных чувств к антивоенным активистам из университетских кампусов шестидесятых, а когда во Вьетнам заявилась Джейн Фонда, ее явление тоже приносило пользу режиму дедушки Хо, и никто бы не стал объяснять, что она, мол, хуже самого президента Джонсона, с этим своим пацифизмом. Впрочем, и с противоположной стороны тогда имелось здравое понимание ситуации: хипповые активисты не хотели ехать воевать, но нельзя сказать, чтобы они страстно славили вьетнамское государство и теоретизировали о том, в каком неоплатном моральному долгу перед ним находится Америка. Арабы, в свою очередь, никогда не преследовали тех еврейских «диссидентов», которые в бесконечной серии ближневосточных войн внезапно начинали бороться за права палестинцев, как и Израиль вполне рационально относился к законопослушным обывателям исламского вероисповедания, вовсе не сравнивая их с аятоллой Хомейни. Наконец, можно вспомнить и наш собственный опыт девяностых и ранних нулевых, когда «горел» Северный Кавказ. Либеральная общественность в те годы, как и сейчас, влюбилась в противников России — вспоминаются комплименты Булата Окуджавы в адрес Шамиля Басаева, да и много что еще вспоминается такое, что хотелось бы забыть навсегда. Между тем, на той стороне эта влюбленность воспринималась ровно так, как и везде и всегда до того: ее холодно и спокойно использовали для создания раскола в обществе противника и нанесения ему ущерба. Московские правозащитники, разумеется, не считались в кругу деятелей «Ичкерии» родными братьями, однако никаких плевков и поношений не было. Их принимали, их охотно выставляли вперед в качестве посредников, а также «голоса совести и правды» и тому подобного пропагандистского оружия.
И только сейчас возник комический театр, по правилам которого беглецы из России многословно славят нашего неприятеля, трудятся его бесплатными агитаторами и распространителями его военно-политических мифов, тогда как неприятель постоянно унижает этих своих волонтеров, обвиняет их во всем самом худшем и старается выгнать своих симпатизантов из любых организаций, исключить их из программ любых конференций и фестивалей, словом, максимально «отменить» их, как теперь принято говорить, но исключаемые в ответ демонстрируют безграничную покорность, словно бы приговаривая: так нас, пьяненьких, так нас, гаденьких, так нам и надо.
Откуда взялся этот невиданный прежде садомазохизм?
Кажется, корни его находятся совершенно не в истории войн и межнациональных конфликтов, но — в практике морального осуждения, характерной для тоталитарной культуры (скажем, советской власти 1930-х), новое рождение которой состоялось в последние годы на Западе в виде «новой этики».
Дело в том, что тоталитарная культура предъявляет своим адептам идею вины, которую невозможно избыть или компенсировать, и жертвы, которая не может согласиться на рациональные отношения с теми, кто перед ней символически виноват, так как в этом случае ее жертвенная поза неизбежно слабеет, а она, эта поза, является источником власти.
В советских 30-х эта идея только рождалась. «Власть жертвы» тогда еще была проявлена лишь отчасти («довольно вы пили нашу кровь при старом режиме, прихвостни мирового империализма»), но концепция бесконечной вины, когда покаяние в несуществующих грехах перед партией и правительством отнюдь не влекло за собой прощения, но, напротив, вело только к новым унижениям и исключениям отовсюду, — все это красочно выглядело в те годы.
Современная «новая этика» добавила к этому представлению только то, что образ власти, перед которой положено пластаться, теперь должен казаться мнимо беззащитным, истерически травмированным, а не традиционно могущественным. Но базовая система отношений неизменна: вы катастрофически виновны перед нами, и чем больше вы хвалите нас, чем больше вы соглашаетесь с нами, и чем покорнее вы признаете свои преступления, тем больше мы будем разоблачать и наказывать вас, поскольку нам полезен сам этот процесс, помогающий нам выглядеть торжественно и безупречно.
Но какая, если вдуматься, несчастная участь: бросить собственный дом, убежать куда придется, чтобы перейти на сторону противника собственной страны, и не иметь там, в чужом лагере, ни капли уважения, только плевки.
Это и есть лучший суд над сбежавшими.
Тот, в котором нам не нужно участвовать, и не нужно никого сажать и карать.
Они — «там» — все сделают сами.
Автор: Дмитрий Ольшанский
Обложка: © IMDb
Этот и другие материалы читайте в газете «Московская перспектива».