Праздник 9 Мая, постепенно обретший в нашей современной национальной истории примерно тот же масштаб, какой для христианина имеет Пасха, собрал в себе все то высокое, трагическое и радостное одновременно, что для любого русского человека в двадцать первом веке может быть связано с родиной и ее прошлым. Этот день, можно сказать, заново создал нацию и символический фундамент государства — после того как советский мир исчез, а попытки учреждения праздников вроде 12 июня (совсем неудачно) и 4 ноября (не слишком удачно) так и не оказались убедительными. Этот день заново создал нас как гражданское целое России.
Но так было не всегда.
Нынешней юности будет трудно поверить в то, что в первые двадцать лет после войны никакой Победы не было. 9 мая было рабочим днем, и никто ничего всерьез не отмечал, обходились без всяких парадов, так, передовица в газете — и только. Почему? Популярное объяснение состоит в том, что Иосиф Сталин боялся фронтовиков — и не хотел создавать в обществе эффект подъема их коллективной самооценки, которая могла бы стать противовесом для новых, послевоенных репрессий. Пожалуй, это правда, но еще не вся правда, иначе невозможно понять, почему после 5 марта 1953 года, когда вождя скосил «чейн-стокс» и началась оттепель, День Победы все равно не появился. Нужна еще и вторая причина, и вот она: СССР был коммунистическим государством, а 1945 год, освободив страну от внешнего вторжения, совершенно не привел к чаемому построению идеального строя в мировом масштабе — напротив, значимая часть планеты оказалась прагматично разделена между коммунистами и капиталистами. Таким образом, событие, невероятно важное для судеб огромного народа, не было центральным в рамках коммунистической религии — и потому Никита Хрущев, который не отличался параноидальностью и жестокостью Сталина, но был ничуть не меньшим, и даже еще большим большевиком, тоже не жаловал этот, казалось бы, уникальный для всех и всегда день.
Все изменилось в середине шестидесятых, когда пришедший к власти Леонид Брежнев — хотя и не говоря об этом вслух, — отказался от коммунистического утопизма и фанатизма, сделав ставку на поощрение здравого смысла и простых человеческих чувств советских людей. Брежнев не был революционером, но зато был фронтовиком — как и многие начальники из его поколения, — и это привело к тому, что в 1965 году День Победы, наконец, «разрешили», то есть учредили как большой праздник.
С этого времени началась долгая, лет в тридцать, а скорее даже и сорок, история 9 Мая как праздника ветеранов.
Они, ветераны, были тогда живые — почти все.
Многие из ныне здравствующих знают, как это происходило, когда люди самых невероятно различающихся судеб один раз в год вдруг снимали с себя обыденные маски инженеров, учителей, райкомовцев, колхозников, интеллигентов, рабочих, — чтобы надеть ордена и медали, встретить друг друга и ненадолго воскресить для себя самое, может быть, великое, горькое и светлое переживание, которое было дано им в жизни. Если же кто-то по возрасту уже не помнит этих дедушек и прадедушек, этих встреч у Большого театра, этого веселья сквозь слезы, этих трудных семейных воспоминаний, я бы советовал тогда посмотреть гениальный фильм «Июльский дождь», где именно память о войне, ее грандиозная тень и порожденное ею единство фронтовиков — выступают как единственно возможный катарсис в реальности уже другой, молодой жизни. В те времена советское общество почувствовало, что в очень неоднозначном, да что там, во многом лживом и тяжелом коммунистическом мире — именно война и победа являются главным оправданием, искуплением, освободительным переживанием, которое очищает и возвышает страну.
К несчастью, увидеть нечто подобное сейчас уже невозможно. Никого нет, все умерли.
Все умерли, но праздник остался. И его новая роль, его обновление, случившееся уже в этом веке — это, возможно, какое-то отдельное чудо, поскольку многим казалось, что 9 Мая уйдет вместе с физическим уходом ветеранов. Но произошло нечто другое.
Выяснилось, что современные русские люди, которые в большинстве своем уже даже краешком не застали войну, во взрослом возрасте не застали своих фронтовиков, а то и просто не застали двадцатое столетие как таковое, — что все они готовы продолжить традицию памяти, готовы заглянуть в прошлое — и увидеть в нем не только биографии «дедов», но и нечто драгоценное для самих себя.
Конечно, Бессмертный полк оказался в этом смысле фантастически точным социальным изобретением. Казалось бы, это так просто: найти портрет воевавшего родственника, прикрепить его на табличку, да и выйти с ним в публичный мир, — но это сработало и соединило Россию. И пусть сейчас многие говорят о том, что злободневные неприятности (то ковид, то угрозы украинской тайной полиции) могут сорвать праздник, я думаю, что ему уже ничего не грозит. Что такое эти сложности по сравнению с масштабом события, масштабом коллективного переживания? Так, мелкая пакость. Вздохнем, подождем и забудем.
Что будет дальше? Что будет с 9 Мая, когда вокруг не останется ни одного человека, кто помнил бы ветерана Отечественной войны живым?
Я склонен думать, что и тогда этот прекрасный день обретет какую-то следующую, уже третью жизнь. Может быть — это мое предположение — чествование предков-фронтовиков образует какой-то единый будущий строй — с поминовением ветеранов всех войн русской истории, всех ее побед, а иногда и поражений, но от того не менее значимых. Может быть, Бессмертный полк окажется в роли большой реки, в которую дальше будут вливаться другие реки памяти.
В любом случае, можно только позавидовать России, что у нее есть Девятое Мая. Можно только позавидовать нам, потому что где-то за нашими спинами, в тумане истории, есть эта огромная, способная бесконечно поражать, архитектура победы, — и пока мы сами еще живы, мы будем возвращаться к этим лицам и этим годам, к этому невероятному страданию и невероятному же торжеству.
И, вспоминая о нем, мы словно бы ненадолго становимся лучше и выше.
Автор: Дмитрий Ольшанский
Обложка: © Ю. Иванко / Mos.ru
Этот и другие материалы читайте в газете «Московская перспектива».