Предсказывать, что будет через пять, десять, двадцать лет — занятие совершенно бессмысленное, но в то же время и отчаянно увлекательное. Россия же в этом смысле особенно непредсказуема: кто мог бы увидеть из 1979 года — 1989-й, а из 1989-го — 1999-й?
И, тем не менее, есть кое-какие детали завтрашнего дня, которые кажутся почти различимыми в воде времени, а есть другие, вызывающие только сплошное недоумение.
Так, например, можно более-менее реалистично представить себе, каким будет наше начальство — я имею в виду не набор конкретных фамилий, но, скорее, социальный тип, — ближе к середине этого века, когда нынешняя эпоха завершится.
Я верю в то, что нас не ждет никакая политическая экзотика, и наше грядущее развитие пойдет, с поправкой на климат, в духе истории испаноязычного и средиземноморского мира. С одной стороны, разные неприятные радикалы — из числа нынешних беглецов и самопровозглашенных революционеров — так и не дождутся вожделенного ими развала и мести на баррикадах. Но, с другой стороны, и нынешняя мода на жесткость, силовой стиль, мундир, когда-то порожденная аллергией на хаос конца прошлого века, — медленно и плавно сойдет. И, в результате, неожиданными властителями будущего окажутся «ботаники» — всевозможные экономисты-юристы-бухгалтеры, — чьей миссией станет хоть и несколько занудное, но смягчение нравов.
Но какой будет массовая, воодушевляющая общество идея? — вот это очень трудно разглядеть, даже и в порядке самой безответственной фантазии.
Перечислю, пусть это и банально, те массовые идеи, что имелись в России за эти двадцать три года.
Сначала почти всех вдохновило само возвращение государственного порядка. Само наличие трезвой, адекватной, жесткой в каких-то проявлениях власти, которая символически обозначала конец пятнадцатилетней смуты, от которой страна страшно устала.
Далее, популярно было долгожданное — «мы начали хорошо жить». Может быть, не все, и, может быть, не в том масштабе, какой могли себе намечтать, но, несомненно, умеренное процветание примерно десять лет, а то даже и больше, было фундаментом русской уверенности в себе.
И, наконец, хронологически третья общественная идея последнего двадцатилетия: вынужденная оборона. Россия как крепость, окружаемая со всех сторон новой и крайне несимпатичной реальностью — тут тебе и Украина, и «гендер», и санкции, и общая надменность западных обкомов-парткомов, — так что этой реальности, делать нечего, нужно сопротивляться, и если не победить, то хотя бы отбиться от нее на какое-то время.
Но что за коллективное самоощущение придет дальше?
Тут — полная темнота.
Ненавистники родины любят рассказывать о том, что наш завтрашний день — это обязательное покаяние, ползание на коленях и вымаливание прощения у цивилизованного мира. Сомнительно. Конфликт Запада с Россией явно не идет к нашему разгрому, да и с той стороны, если выбросить пропагандистскую шелуху и оставить только рациональные замечания, речь идет не о том, чтобы нас победить, но о том, чтобы нас оттеснить, окружить, затруднить нам дальнейшую жизнь и все внешние связи. Пусть бы даже и так, но это все равно не приведет к вожделенному некоторыми коленопреклонению.
Есть другое предположение. Что всех нас — в качестве торжествующих ценностей — ждет воспроизводство нынешней западной моды, та самая тысяча гендеров в обнимку с мигрантами, феминизмом и гадящими повсюду «экологическими активистами». Надо сказать, что власть в России вообще-то столетиями любит насаждать что-то принятое «там» — но, в данном случае, «картошка» и «бритье бород» не имеют шансов на успех вне самых дорогостоящих московских университетов. Дело в том, что если приглядеться внимательнее к географическому бытованию этой моды на Западе, то окажется, что ею страдают Америка и северная Европа, но уже Европа южная к этому делу равнодушна, а уж Европа восточная и вовсе относится к нему с глухим раздражением. Потому что политкорректностью увлекаются только те, кто очень хорошо живет — и, на фоне этой сверхсытой жизни, ищет, перед кем бы им повиниться. Перед феминистками или беженцами из Судана? Но если вы живете скромно, то вы скажете: «Мне бы кто помог» — и будете правы. Или, если совсем просто — они с жиру бесятся, но нам это не грозит.
Или, напротив, нас ждет расцвет русского национализма? – созданного, как и положено, по какому-нибудь польскому, прибалтийскому, венгерскому или израильскому образцу? Это не менее сомнительно. Национализм нуждается в большом количестве капиталистов, готовых вкладывать деньги в свое и своих, а также интеллигентов, чьи мысли и концепции должны укреплять национальную гордость и веру в уникальность собственного народа. Но мы знаем наших капиталистов и интеллигентов – за редкими исключениями, они устремлены в большой мир, и требуются большие усилия, спасибо санкциям, чтобы хоть как-то направить их зрение в сторону дома.
Думаю, есть и те люди, что не утратили надежды (пусть и держат ее в тайне) на повторение истории примерно 1989–1991 года. То есть на возвращение простого как мычание культа «свободы» — без всяких сложностей с государственными интересами, но и без новомодных фемэкотранс ухищрений. Им просто хочется, чтобы вышли на улицу миллионы, чтобы радостно замахали флажками, а им с трибуны торжественно возгласили: «Макдональдс» вернется! «Икея» вернется! Давайте все жевать фирменный бутерброд и строить фирменный шкаф! И полное счастье. Извините, не верю. Второй раз такой приступ восторженного идиотизма целой страны уже не случится. Люди теперь прекрасно знают, что бургер и шкаф – это не какие-то недостижимые святыни, а проза жизни, да и от флажков на площади скорее жди беды, чем всенародного счастья.
Гадать можно долго, но все равно не угадаешь.
И, подобно тому, как нынешняя Россия была непредсказуема, фантастична, если взглянуть на нее хотя бы из мира десятилетней давности, но сейчас мы уже привыкли, так и та, следующая Россия пока что невидима и наверняка показалась бы нам абсурдной, но если мы доживем и там окажется, мы уверенно скажем, что это был единственно возможный путь.
Автор: Дмитрий Ольшанский
Обложка: © Владимир Семин / МАММ / МДФ
Этот и другие материалы читайте в газете «Московская перспектива».