Каждый из наших старших современников отлично помнит, что такое советский дефицит. Каким загадочным, непредсказуемым был этот сложный механизм исчезновения и появления товаров в магазинах, когда огромные толпы стояли в хвостах там, где что-то «выбросили» — будь то фрукты или обувь. Люди моего поколения — «среднего» — застали финальный, уже в стадии обвала, момент этого кризиса, когда школьнику приходилось рисовать на ладони свой номер в очереди на отоваривание талонов.
Теперь, казалось бы, ничего подобного нельзя даже вообразить. Вещей в мире уже давным-давно намного больше, чем денег, и особенно чем людей, у которых эти деньги имеются. Но дефицит есть всегда. Просто он больше не распространяется на будничное, элементарное потребление, он связан с нехваткой чего-то другого, более сложного, что нельзя пробить на кассе. И хотя список того, что нам остро необходимо, может быть очень длинным, я назову хотя бы некоторые позиции.
Самоорганизация. В России мало добровольных, идейных, не устроенных по приказу сверху, но возникших естественным путем гражданских союзов, занятых улучшением жизни. Они, разумеется, есть — и каждый раз, когда приходится слышать о том, что кто-то взялся и впрягся во что-то неочевидное и неприбыльное, начал, например, расчищать какой-нибудь старинный брошенный дом от мусора и грязи, появляется чувство благодарности этим людям. Но как их много на так называемом бездуховном Западе! — там шагу не пройдешь, так непременно будет «общественность», да еще с многосотлетней историей. Вот то, чему — вместо дурацких «гендеров» — следовало бы учиться у заграницы. Умению в любом месте, в любое время и по любому поводу что-нибудь организовать — без государства и огромных денег.
Наследование. Это, конечно, несколько туманное понятие, если понимать под ним не просто передачу имущества, но нечто большее. И, тем не менее, большая беда России состоит в том, что слишком многое в нашей жизни стремительно прекращается, чуть только обстоятельства изменились, и не продлевается из поколения в поколение. Много ли у нас магазинов, кафе, да что там, любых заведений, за вычетом нескольких великих музеев, которые жили бы «от прадедов к правнукам»? Много ли у нас семей, которым повезло сохранить один и тот же частный дом сквозь двадцатый век? Сколько политических систем, сколько разных — и каждый раз весьма радикальных, все заново, все с нуля, — вариантов устроения родины помнят у нас даже те, кому еще нет пятидесяти? На этом фоне хочется, конечно, успокаивающей неизменности. Тех перемен, о которых нам точно известно, что они поменяют не все.
Положительный отбор. Хорошо бы дожить до тех прекрасных времен, когда активность человека в России, его желание говорить громче и делать больше, его яркость и неугомонность, его способность придумывать то, чего еще нет, и превращать любую пустоту в насыщенность — будет свойством, создающим ему карьеру, а не разрушающим ее. Наша так называемая «система» не любит «инициативников», не любит тех, кто слишком «высовывается», даже если это происходит под флагом чего-то благонамеренного и патриотического — и так, кстати, было и в империи, и в СССР. У нас нет открытой соревновательности—– там, где речь идет о делах государственных, а не о ютубных певцах и плясунах. Иногда это полезно. Но чаще — печально.
Национальное чувство. Я не буду пускаться тут в рассуждения о значении слов «русский» и «российский» и об очень странном и несправедливом отношении государства и общества к первому из них. Достаточно сказать о том, что в России трагически мало национальной самодостаточности, и безотносительно того, каким словом мы эту нацию обозначаем. И я говорю совсем не о тех проклятиях, которые в телевизоре адресуются очередным «англосаксам». Ругать заграницу — не значит быть от нее психологически независимым, уверенным в себе. А с этим у нас вечная проблема. Мы открыты настежь всему миру — и, даже если обижены на этот внешний мир, если вступаем с ним в борьбу, мы все равно втайне требуем от него признания и любви. А надо бы чувствовать полезное равнодушие и не колебаться между страстным восхищением и такой же страстной ненавистью в связи с новейшей западной модой.
Вложение денег домой. Это, может быть, самый обидный дефицит из всех. Простой пример. На Волге есть замечательный — и всем известный — город Плёс. Благодаря тому, что в свое время кое-кто из начальства построил там себе дачу, возникла мода на плёсский туризм, в городе построили изящные отели, открыли рестораны, поехал народ, в том числе, мягко говоря, состоятельный. Плёс стал образцовым богатым курортом внутренней России. Но совсем рядом на Волге есть город Юрьевец, такой же прекрасный, но там царит типичная для нашей провинции разруха. И сколько еще есть таких же открыточных, картинных мест, которые несложно было бы привести в порядок, но… Что этому мешает? Очень скромный спрос на Россию в России — среди, конечно, той публики, у которой имеются ресурсы на такое восстановление. Она обустроила себе Плёс — и ей достаточно. Но если бы таких людей — кому нужна родина, а не только Дубай, Париж, Лондон, — было больше, то и Плёсов таких у нас было бы двадцать, пятьдесят.
Возраст. Странно звучит, да? Неужели в России — стране довольно немолодых, если изучить статистику, людей — есть дефицит всего возрастного? Но стоит только посмотреть на нашу публичную сферу, на те профессии, что более всего востребованы монстром под названием «современная глобальная экономика», на образы, создаваемые рекламой и шоу-бизнесом для формирования наших типовых представлений о жизни, — и тут же выяснится, что мы живем в условиях тоталитарного культа молодежности. Офисы, редакции, банки, магазины, рестораны, всевозможные маркетинговые картинки, поддерживающие продажу чего угодно, — все забито воображаемыми модными 25-летними на самокатах. Этот перекос до того силен, что иногда, стоя в центре мегаполиса, хочется спросить: а куда вы дели старших? Признайтесь, вы их тайно убиваете? Кем они работают, куда ходят вечером? Они невидимы. Современность словно бы стыдится их. Может быть, надо вернуть их куда-то на свет?
Список, повторюсь, длинный. И только одно утешает.
Восполнять дефицит каких-то социальных явлений и государственных усилий, да и просто переживать о нем – это уже совсем не так тяжко, как охотиться в советских очередях за апельсинами и чулками. Так что прогресс налицо.
Автор: Дмитрий Ольшанский
Обложка: © Владимир Богданов / МАММ / МДФ
Этот и другие материалы читайте в газете «Московская перспектива».