Когда говорят о городских типажах, принадлежащих прошлому, — говорят о них нежно-ностальгически, ну или хотя бы как об исторической экзотике, — обыкновенно имеют в виду нечто вроде пересказов Гиляровского или Ивана Шмелёва. Благодаря им — и еще многим литераторам — возник большой московский миф, обязательные подробности которого можно мгновенно вспомнить, даже если разбудят в шесть утра: вышколенные половые в трактирах Охотного ряда, пьяные купцы, бьющие посуду в ресторане возле Петровского парка, разбойники и, как сейчас бы сказали, гастарбайтеры Хитрова рынка, книготорговцы, засевшие в маленьких лавочках у Китайгородской стены, базарная суета Сухаревки и Смоленки, публичные дома в переулках у Трубной улицы, монахи, дежурящие у Иверской часовни, ну и, конечно, извозчики. Прелесть этого мира, воспетого уже миллион раз, никогда не перестанет восхищать и находить новых поклонников, но надо признать, что движение времени не прекратилось на переходе от 1913 года к реальности заводов и метро, это движение продолжается — и мы прямо сейчас делаемся свидетелями того, как повседневные герои Москвы куда-то деваются, уходят в историю и спустя некоторое время окажутся кем-то вроде кучера у последней пролетки на фоне забитой машинами улицы.
Недавнее прошлое — как будто бы скучное дело по сравнению с ветхой древностью. Какая разница, что было лет двадцать назад, ведь об этом же и так все помнят. Но нет, забывают.
Напомню о некоторых лицах и фигурах, которых уже почти вытеснили перемены.
Зайду сразу с козырей. Грандиозный типаж, канувший в Лету совсем недавно, где-то на границе веков, — это, извините, алкоголик. Сколько фильмов, рассказов, анекдотов, какое бесконечное количество застольных баек посвящалось его приключениям — и где они теперь? Где-то на дальней полке детских и юношеских воспоминаний у меня так и лежат ненаписанные мемуары об этих уличных мужичках — нет, не преступниках и не бомжах, — всего лишь потрепанных и дурковатых дядьках неопределенно-немолодых лет. Они неуверенно шествовали по тротуару в расстегнутых пальто, в меховых шапках (кстати, где они?), с чемоданами-дипломатами (кстати, где они?), из которых то и дело что-то вываливалось на снег. А если погода позволяла, они киряли (забытое слово) на скамейках, а позже, бывало, устраивали себе импровизированные лежбища в канавах и на обочинах дорог.
А сейчас зайдешь в любой дворик, в темную подворотню, на улицу без толпы, и даже поближе к ресторанам, к массовому гулянью — и все равно никто не валяется бездыханным, и невозможно услышать что-нибудь в жанре «ты меня уважаешь?»
Ушла, что называется, романтика. И, может быть, слава Богу.
Другой великий исчезнувший типаж — пусть не такой знаменитый, как алкоголик, но тоже ничем не хуже извозчиков и пьяных купцов, — это так называемый «неформал». «Он неформал, последнюю рубашку отдаст!» — так говорилось в соловьевской «Черной розе» году этак в 1989-м, и все было сразу понятно, тогда как теперь, пожалуй, само это слово уже нуждается в расшифровке для тех, кому меньше сорока.
«Неформалами» были приверженцы какого-то четкого молодежного стиля, сообщества, полностью определявшего их поведение и вид. Гуляя по Москве конца двадцатого века, можно было сразу и безошибочно определить, кто есть кто: эти, с длинными волосами, бусами, клешами — хиппи, тогда как те, с ирокезами на головах, — панки, а еще металлисты — тоже длинноволосые, но выглядящие строже и бодрее, в обязательных кожаных куртках. Достаточно было пройти от Пушкинской площади до Арбата, чтобы встретить их всех — и если в восьмидесятые эти праздношатающиеся компании еще могли бояться милиции, а затем и набегов так называемых «люберов» (они же гопники, тоже в своем роде неформалы, но криминально-простонародные), то в девяностые наступила тотальная расслабленность.
И что, казалось бы, такого? — ну, тусовка, скажет современный человек. Но в те времена примкнуть к такому сообществу значило полностью изменить свою жизнь. Отныне ты мог везде, увидев знакомый, как говорили, «прикид», то есть опознав неизвестных людей как своих, — быть их другом с первой же минуты, уехать с ними на концерт, в другой город, не говоря уж о быстро начинавшихся романах и, самое главное, об информации. В мире до интернета причастность — неважно, к чему именно, но к чему-то особенному — позволяла тебе узнать что-то, чего не знал обыватель, ограниченный телевизором и привычным обществом. Сделавшись этим самым неформалом, молодой человек мгновенно выяснял что-то о книжках, пластинках и фильмах, а все это модное хозяйство значило тогда примерно в миллион раз больше, чем теперь, будучи пропуском в иную реальность.
А в двадцать первом веке длинные волосы — это просто длинные волосы, обычное дело, ничего интересного.
Есть и другие типы, еще вчера — ну, позавчера, — весьма распространенные, а сейчас если и не исчезнувшие, то уж точно отступившие куда-то в тень. Скажем, опасный деловой человек на большом черном джипе. Или бойкая старушка из соседнего подъезда, которой страшно сказать сколько лет, но она бдительно следит за происходящим с ближайшей лавочки. Или те самые русские женщины из вселенной американских женихов, которые даже утром и до соседнего магазина ходят строго на огромных каблуках и после длительного макияжа.
Все это было недавно — и вдруг этого нет. Время, повторюсь, не остановилось на пути от Ивана Шмелёва к Эльдару Рязанову.
Но какой же московский тип, напротив, стал главным, вытеснив все то, о чем шла речь выше? Я вам скажу.
Это молодой искатель успеха. Вовремя переехавший в мегаполис, преодолевший многое, что и не представить коренному жителю, и теперь наслаждающийся всеми возможностями своего положения, в сравнении с тем, что у него было в детстве.
Вызывает ли он большую симпатию? Или, иначе, можно ли представить себе, что его воспоет новый Гиляровский? Пока об этом смешно и думать.
Но если однажды случится так, что и этот юный карьерист уйдет в прошлое, кто знает, может быть, и его тоже придется вспомнить с нежной тоской.
Автор: Дмитрий Ольшанский
Обложка: © PastVu.com
Этот и другие материалы читайте в газете «Московская перспектива».